Переводы Гоблина или «Комические куплеты…»

Вынужден признаться, что в отличие от большинства воротящих нос коллег я отношусь к переводам Дмитрия Пучкова с настороженностью, но скорее положительно, чем отрицательно. Позже объясню, почему. А сейчас о главном. 🙂 На некоем сайте sarcazm.ru была опубликована конференция, к участникам которой я питаю очень трепетные чувства — это люди, которые для переводчиков сродни небожителям.  Мишель Берди, Дмитрий Михайлович Бузаджи, Дмитрий Иванович Ермолович, Михаил Александрович Загот, Виктор Константинович Ланчиков, Павел Русланович Палажченко.

В. К. ЛАНЧИКОВ. Возьму на себя смелость начать этот разговор, хотя в своём профессиональном качестве с кино я соприкасался, разве что переводя монтажные листы к документальным фильмам. Правда, с драматургическим диалогом дело имел. Но как «потребитель» я ещё в советское время обратил внимание, что в кинопереводе словно бы существовали совершенно отдельные критерии — не такие, как в художественном. Скажем, издательство «Искусство» выпускало сборники переводных сценариев и «записей по фильму» (в сущности, монтажных листов). Выполняли их большей частью не профессиональные переводчики, а киноведы. А, например, издательство «Прогресс» выпускало переводы литературных произведений. И то и другое — письменные тексты, и, наверно, поэтому так бросалось в глаза различие в качестве: первые были гораздо буквалистичнее. Была, разумеется, крепкая школа дубляжа, но вот что странно: переводы литературных произведений обсуждались, оценивались, о них спорили, а кинопереводы принимались как данность.

Потом начался видеобум. И тут — не мне вам рассказывать — в перевод кинулись все, кто худо-бедно понимал иностранный язык. И трещина между практикой письменного художественного перевода и киноперевода стала ещё глубже.

Так что первое, о чём, как мне кажется, стоит поговорить, рассматривать ли киноперевод как нечто такое, что подчиняется общим нормам художественного перевода, или это совершенно иная отрасль, со своими отдельными законами и критериями оценки. Да, конечно, у киноперевода есть своя специфика: опора на видеоряд, на актёрскую игру. Но всё же в какой мере его нормы отличны от норм художественного перевода?

М. А. ЗАГОТ. Когда в нашей стране начался видеобум, имевшие к нему отношение переводчики работали в режиме синхронного перевода, и говорить о художественности звучащего текста можно было весьма условно. Лично мне киноперевод был интересен именно потому, что он находится на стыке художественного перевода и синхронного, а я всегда с большим удовольствием занимался и тем, и другим. Перевод кино или видео — это моя давняя любовь.

А что касается трещины, то если она и была, то скорее в теории. Я помню какие-то теоретические изыскания, в том смысле, что кинотекст — это даже не перевод, а несколько другая субстанция. Но переводчики-практики, работавшие с киноматериалом в 70-80-е годы, да и раньше, тогда над этим не задумывались. Это был период «кустарного романтизма», переводчики видео (их было немного, потому что требовался высочайший класс) работали безо всяких текстов, на вдохновении, с колоссальными затратами нервной энергии — делали все, что могли. И если не очень сильно врали и не сильно нарушали нормы русского языка, им уже можно было сказать «спасибо», так как иного способа посмотреть западные фильмы тогда не было. Но это были настоящие виртуозы, и фильмы с переводами, скажем, Алексея Михалева, к сожалению, очень рано умершего, и сегодня продаются где-нибудь на «Горбушке», как особый раритет.

Нынешнее состояние — это именно следствие видеобума, когда переводить начали все, появилась масса студий, которые занимаются озвучкой, и притом актеры, которые этот текст воспроизводят, пребывают в постоянном цейтноте: они впервые видят текст в студии, за пять минут до записи. Какая уж тут игра? Поэтому и получается всем известный телевизионный продукт.

Сегодня, говоря о кинопереводе, часто упоминают Гоблина. Я только недавно впервые посмотрел два фильма в его переводах: «Шрек» и «Буря в стакане» — эпизод «Звездных войн», который в оригинале называется «Phantom Menace». To, что я увидел и услышал в последнем фильме, мне очень понравилось. Очень смешно. Правда, это не перевод, а авторская работа. Абсолютно корректная с точки зрения русского языка — такой один сплошной прикол. Там идет свой звукоряд, звучат «Любэ»… и т. д. На мой взгляд, здорово. Что касается «Шрека», это перевод, и вполне нормальный. Фильму «Буря в стакане» предпослано выступление переводчика, который — тоже в жанре прикола — с каменным лицом говорит, что он в своей жизни сделал только четыре смешных перевода, все остальные правильные. И дальше он приводит пример из фильма «Мертвец», который озвучен артистами, а затем дает свой вариант перевода, и его вариант явно лучше того, что пришлось читать артистам.

Д. М. БУЗАДЖИ. Маленькая ремарка. Гоблин сам пишет, что в смешных переводах основную часть текста пишет не он сам, а группа товарищей. Но это в данном случае непринципиально. Я смотрел вторую часть «Шрека», и выбор этот неслучайный. Во-первых, там нет мата, которым Гоблин передает каждое мало-мальски грубое английское слово (перевод бранной лексики — это отдельная большая тема, и не хотелось здесь ее касаться). А во-вторых, на своем сайте Гоблин в пух и прах разбивает официальный и пиратский переводы этого мультфильма, распекает их авторов за незнание английского языка, непонимание реалий и стилистическую беспомощность. Интересно стало, что он может предложить взамен.

Для начала надо сказать, что в «Шреке» у Гоблина получился именно перевод, а не игра в перевод и не прикол. Но это перевод, в котором абсолютно не чувствуется школы, зато очень много нахрапистости. Заслуга Гоблина в том, что он пытается думать, пытается сделать текст неходульным, играть интонациями, но все время кажется, что происходит это стихийно.

Он много ерничает по поводу буквализма, но сам то и дело грешит буквальными вариантами. «Oh, come on! You could at least give them a chance», «Here’s our chance. Let’s go back inside and pretend we’re not home.» Варианты здесь с учетом контекста могли бы быть такие: «Да ладно тебе! Попробовать-то можно?» и «Придумал: давай вернемся в замок и сделаем вид, что нас нет дома».

То же и со словечком just: он дотошно его сохраняет во всех случаях: «Нет, они просто хотят благословить тебя», «Она просто хочет помочь», «Я просто хотел, чтобы она была счастлива», «Все это просто глупо», «Не могу поверить, что ты просто откажешься от лучшего, что у тебя было». По-моему, не лучше, чем какое-нибудь «Просто расслабься» из киноперевода.

Очень трогательный перевод фразы «Do I know you?» — «Мужчина, мы знакомы?» Вопрос «Мы знакомы?» — одна из любимых фраз кинопереводчиков. Создается впечатление, что люди обычно не помнят, с кем они знакомы, а с кем нет, и не упускают случая поинтересоваться у окружающих. Гораздо естественнее, например, — «Мы с вами раньше не встречались?» или «Кого-то вы мне напоминаете». Обращение «мужчина» тоже потрясающее. Там такая роковая царевна-лягушка глубоким контральто обращается к королю, пришедшему инкогнито в бар, а в переводе Гоблин из нее делает почти что проститутку (как у Аверченко: «Мужчина, поедем в ресторанчик»).

Против отсебятины в переводе он тоже выступает, но и сам без нее не обходится. Вот, например, «The abs are fab and it’s gluteus to the maximus here at tonight’s Far, Far Away Royal Ball blowout!» Непростая фраза, осложненная нарочитым столкновением языка рекламы со сказочным антуражем. Как вариант перевода можно дать «Грандиозный бал в Тридевятом королевстве! Кругом стройные фигуры и ни грамма целлюлита». Но Гоблину было лень и он ограничивается беспомощным «Обстановка просто сказочная, Тридевятое королевство замерло в ожидании». То есть переводчик идет по пути наименьшего сопротивления: где попроще — перевод слово в слово (по случаю других переводчиков можно отругать за отсебятину), где потруднее — сойдет и вольность (коллег по цеху не забыть пропесочить за буквализм). Еще он утверждает, что «изготавливает» переводы, соответствующие нормам русского языка. Но каким нормам отвечает фраза «Полагаю, внуки от вас будут…» («So I suppose any children I could have from you would be…»)? Или «Мы теперь секси»? Я сейчас привел только самые характерные примеры и не касался смысловых неточностей.

В итоге создается впечатление, что ориентируется он на весьма невзыскательную аудиторию. Причем некоторые штучки из его «смешных» переводов (которые с переводом ничего общего не имеют) попадают и в «правильные». Вот хороший пример:

Поздний вечер. Шрек расстроен, смотрит на дождь. Его верный спутник Осел, пытаясь приободрить друга, напевает: «The sun’ll come out / Tomorrow (с зевком)» Здесь начинает сказываться эффект выпитого им снадобья, потому что он делает паузу и с другой интонацией, в полузабытьи говорит: «Bet your bottom…». Шрек отвлекается от своих мыслей, удивленно переспрашивает: «Bet my bottom?» Тут Осел вскрикивает: «I’m coming, Elizabeth!» и засыпает.

«The sun’ll come out tomorrow. Bet your bottom…» — это первые полторы строки из песенки Tomorrow из мюзикла «Annie». Полностью они звучат так: «The sun’ll come out tomorrow / Bet your bottom dollar that tomorrow / There’ll be sun». В мультфильме фраза оборвана, поэтому создается комический эффект: слово bottom, кроме «последний» означает еще и «нижний», а также омонимично существительному «низ», «зад», «задница». Поэтому у Гоблина возникает такой диалог:

— Солнце взойдет… (на характерный мотив песни из наших «Бременских музыкантов») Спорю на твою задницу!
— На мою задницу?
— Я иду, Элизабет!

Нелепо и не смешно. Для американского зрителя юмор очевиден: даже те, кто не помнит песни, узнают выражение «bet your bottom dollar» и поймут, что Осел просто не закончил фразу, а Шрек не разобрался и решил, что «bottom» здесь употреблено в другом значении. А Гоблин, видимо, рассчитывает на горстку маргиналов, которые в этом месте счастливо осклабятся и тыкнут пальцем в телевизор: «О! Он сказал «задница»»! Но большинство в недоумении пожмет плечами.

Вариант здесь возможен такой:

Осел (напевая): Не хмурься, скоро лето! (зевок) Держи хвост… Шрек: Чей хвост?

Ведь нам нужен, во-первых, обрыв фразы, который бы воспринимался русскоязычным зрителем именно как незавершенность, а во-вторых, этот обрыв должен быть более-менее смешным. Мы вводим подразумеваемую рифму и более строгий ритмический рисунок. Все это вкупе с эффектом фразеологизма позволяет надеяться, что наш зритель поймет: Осел хотел спеть: «Держи хвост пистолетом». Тем более что такая фраза уместна в данной ситуации.

Что касается последней реплики, «I’m coming, Elizabeth!», то она позаимствована из комического сериала «Sanford and Son», который шел в Америке в семидесятых годах. Там главный герой, чью усопшую жену звали Элизабет, периодически шантажировал сына, симулируя сердечный приступ и восклицая: «Элизабет, я иду к тебе!» В переводе эту роль вполне могла бы сыграть деланно-трагическая фраза вроде: «Спасите, помираю!»

Я уже не говорю о том, что речевые характеристики многих персонажей искажены. В итоге получается эдакое лоскутное одеяло. Нет единого подхода, нет ощущения качества.

П. Р. ПАЛАЖЧЕНКО. Если вернуться к вопросу, который прозвучал в самом начале разговора, наверное, следует отметить, что в кинопереводе большая свобода, чем в переводе художественной литературы. Связано это с тем, что, например, при дубляже необходима хотя бы некоторая степень совпадения синхронности, даже совпадения движения губ, и ради этого переводчик должен, может быть, идти на более существенные вольности, чем в письменном переводе художественной литературы. Я эту мысль еще до конца не додумал, но мне кажется, что, наверно, существуют и какие-то другие причины, которые должны в кинопереводе, скорее, толкать к этой самой вольности, а не к буквализму. И если буквализм имеет место, то это, скорее всего, от недостаточной квалификации, от недостаточного понимания, чем от программы «переводить как можно ближе к тексту». Я думаю, что переводить как можно ближе к тексту мало кто стремится. Мне кажется, это верно и в отношении киноперевода у нас и в отношении к кинопереводу на Западе. Когда смотришь в Нью-Йорке фильмы с субтитрами (там часто показывают иранские, французские, грузинские — самые разные), то видно, даже если не знаешь языка, что в субтитрах произведена явная компрессия. И это тоже, несомненно, вольность.

Отсюда можно идти или по пути перевода или по пути создания нового жанра. Если возвести вольности в новый жанр, который создал Гоблин, то надо, как говорил Пушкин, судить автора, по законам, которые он сам над собой поставил. Так же как существует критика литературы, существует критика художественного перевода, может существовать и критика подобного жанра. Лично меня она не интересует, потому что жанр этот обладает определенным развлекательным потенциалом, но мне, к примеру, неинтересно критиковать, скажем, Евгения Петросяна и ему подобных по законам, которые они над собой поставили, хотя он человек талантливый, и так же неинтересно критиковать и Гоблина, хотя я вижу, что он тоже человек талантливый. Помимо прочего, мне это неинтересно потому, что мы все-таки говорим о переводе. Всякая критика перевода должны быть полезной для переводчика. А в данном случае речь идёт не о переводчике, а о создателе нового жанра. Переводчик с самого начала ставит перед собой другую задачу. Это смешение затрудняет наш сегодняшний разговор. Надо, видимо, сначала договориться. Мы критикуем «Шрека» по законам перевода или по законам некоего другого жанра? В «Шреке» Гоблин как раз претендует на перевод. И в «Шреке» его можно и даже нужно критиковать по законам перевода.

Д.М. БУЗАДЖИ. Мы как раз с этого и начали. Под маркой Гоблина выходят как «смешные», так и «правильные» переводы, причем вторых гораздо больше. О «смешных» мы сейчас не говорим. Это действительно особый жанр, к переводу не имеющий никакого отношения. А к правильным у меня интерес возник оттого, что несколько человек спрашивали, как я отношусь к его переводам. Пришлось посмотреть, ознакомиться с его взглядами.

Для анализа его переводов я применил критерии, которые обычно предъявляют к художественному переводу (разумеется, со скидкой на ограничения, которые накладывает видеоряд). А то интересная картина получается: сидит человек, утверждает, что делает «правильные» переводы, бросается такими словами, как «адекватность», «вольность», «буквализм», раздает подзатыльники другим переводчикам, а сам оказывается как бы вне профессиональной критики.

Свою программу он строит на «трех китах»: полная передача смысла, естественный русский язык и передача английской брани (которую он почему-то переводит русским матом). Но все дискуссии вокруг его фигуры почему-то сводятся именно к вопросу: «Можно ли ругаться в переводе и если да, то каким именно словами?» А дело-то не в этом. Здесь он уже виртуозно научился отругиваться от критиков, которые по большей части не приводят серьезных научных доводов. Может создаться впечатление, что он делает превосходные переводы, вот только зажимают его ханжи и ретрограды. Поэтому я предлагаю: давайте для начала разберемся, что он за переводчик, выполняет ли он свою программу и понимает ли он вообще, что значат все эти переводческие термины. Ведь на поверку выходит, что у него «тех же щей да пожиже влей»: и смысл местами искажен, и язык не столько русский, сколько переводческий, и стиль хромает на обе ноги. Тогда становится понятно, насколько можно доверять его рассуждениям и по поводу брани в переводе. Гоблин убежден, что все делает правильно. Причем на фоне ужасающего качества других кинопереводов его творения действительно иногда кажутся удачными. Поэтому все это говорится не для него самого, а как раз для тех, кто задает вопросы, кто хочет определиться с отношением к нему.

Надо научно и без лишних эмоций продемонстрировать, что Гоблин — это не «новое
слово в переводе», не «первопроходец», но и не злодей и не бездарь. Он человек не без таланта, но хватающий по верхам. В его переводах больше цельности, но при этом налицо и весь букет типичных переводческих ошибок. Ругань в его переводах — это такой отвлекающий маневр: он эпатирует публику, чтобы скрыть за этой «пощечиной общественному вкусу» банальные пробелы в технике. Он с гордостью заявляет, что «академиев не кончал», а надо показать, что гордиться-то нечем: нехватка школы очень даже ощущается.

И, как мне кажется, неправильно поступают те, кто отказываются обсуждать переводы Гоблина всерьез. Потому что в отсутствие серьезной критики его уже начали называть «знаменитым переводчиком» и «экспертом». А люди, которые сами качество перевода оценить не в состоянии, верят.

МИШЕЛЬ БЕРДИ. Я хочу сказать насчет «вольности». Я выделяю пять типов киноперевода. Первый — это работа синхрониста, который, может быть, впервые вместе со зрителем видит этот фильм, и должен постараться как можно правильнее передать содержание. Второй тип — когда один актёр или сам переводчик озвучивает весь фильм. Это зависит и от страны — кто что любит: в Японии так, в США по-другому. В России, например, распространен третий вид — когда фильм озвучивают два актера — мужчина и женщина, — и при этом слышен звукоряд оригинала. Четвертый — самый дорогостоящий вид дубляжа: полный дубляж, когда полностью озвучивают актеры, и нужно так изменить речь, чтобы постараться попасть в артикуляцию. Пятый вариант — титры. Это как раз тот вид перевода, которым я занималась в Штатах. Каждый из этих видов — тема отдельного разговора, у них разная степень «вольности». А что касается Гоблина, то, может быть, на него и не обратили бы внимания, если бы не его претензии. Ну сидит себе человек, переводит. Но он выступает с программой: «Я знаю, как надо, я делаю правильно». Кроме того, всё же надо кое-что сказать о брани, о его подходе к её переводу. Вот он рассказывает в Интернете молодым переводчикам, что делает правильные, адекватные, небуквальные переводы, что мат, по его словам, это адекватный перевод английских «four-letter words». Поэтому-то и надо говорить о качестве его переводов. Его программа и её результат — это действительно адекватный перевод или нет? Если нет, то он просто вводит начинающих переводчиков в заблуждение.

М. А. ЗАГОТ. Мне, например, кажется, что это хорошо сделанный рекламный ход. И он работает. Пиар. Вот такой правильный перевод. Такой вот новый термин, а пока разберутся, о чем тут идет речь, товар-то продается. Думаю, в большой степени дело именно в этом. А вообще переводчик он неплохой. Конечно, все, о чем тут говорилось, верно, но чувство родного языка у Гоблина есть.

П. Р. ПАЛАЖЧЕНКО. Способность, безусловно, есть. Мне тоже это показалось. Причем в обоих жанрах, хотя второй жанр, жанр прикола, мне абсолютно не близок. Я считаю его однодневкой. Будут, конечно, любители, но едва ли он долго просуществует. Но, благодаря этому жанру, человек себя пропиарил и, обладая чувством слова и некоторыми другими способностями, встал на несколько более высокую ступень как переводчик, чем та, которую он заслуживает. Поэтому критика тех его переводов, которые претендуют на правильность и адекватность, с позиций нормального перевода, с позиций нашей переводческой школы, с позиций больших требований, чем просто: посмотрел — вроде ничего, — такая критика нужна.

Д. И. ЕРМОЛОВИЧ. Я не думаю, что у Гоблина вообще есть «правильные» переводы. С точки зрения техники переводческого ремесла, Гоблин на самом деле не очень квалифицированный и не очень добросовестный переводчик. Ведь для того, чтобы разобраться в смысловых хитросплетениях того же «Шрека» и хорошо их передать, нужно потратить кучу времени и умственных усилий. Но мы были бы очень наивны, если бы полагали, что Гоблину это нужно или интересно. Он в принципе не может и не станет тратить своё время на то, чтобы копаться в смысловых нюансах и прибегать к разным переводческим приёмам для передачи аллюзий, игры слов, сложной фразеологии и других трудностей.

И на это есть две причины. Во-первых, при тех объёмах «продукции», которая выходит под фирменной маркой «перевод от Гоблина», о какой-либо кропотливой работе над переводом не может быть и речи. Эта работа поставлена на поток (неважно — им самим или его заказчиками), и ему надо гнать вал, а любые лишние раздумья ведут к потере темпа и производительности. А во-вторых и «в-главных», такие усилия в данном случае были бы излишни, потому что в системе координат Гоблина достоверное воспроизведение оригинала не играет никакой роли.

Я подозреваю, что все декларации Гоблина насчёт того, что он переводит «правильно», — это демагогия для внешнего потребления журналистов, так любящих его интервьюировать. Он над ними просто издевается, а они и поверили. В лукавстве этой демагогии он, скорее всего, прекрасно отдаёт себе отчёт. На самом деле такие понятия, как «точность» или «правильность» перевода не заботят ни его, ни его заказчиков, ни его потребителей.

Осознанно или интуитивно, Гоблин выполняет определённый социальный заказ на, скажем мягко, адаптацию текста кинофильма ко вкусам определённой части зрителей. Диапазон такой адаптации довольно широк — от смешной пародии до откровенного огрубления. Ну, есть такой запрос у некоторых людей: скучно им смотреть, как английская королева степенно вышагивает в нарядном платье, для них лучшим зрелищем было бы увидеть, как она свалится откуда-нибудь кубарем, задрав ноги и обнажив при этом панталоны, желательно рваные.

Вот и Гоблин создаёт не переводы, а, выражаясь по-научному, специальные адаптации — одни пародийные, другие облатнённые. Их успех у аудитории зависит не от того, насколько эта адаптация близка оригиналу, а насколько она получилась смешной, пошлой и (или) близкой к просторечию и жаргону. Для Гоблина совершенно естественно, когда он вкладывает в уста Прекрасного Принца выражение «Чисто для справки» (в оригинале «For your information»), а в уста принцессы-лягушки, пытающейся завязать разговор с королём, — обращение «мужчина». Было бы даже странно ожидать от него чего-то другого.

Поэтому и оценивать работы Гоблина по меркам смысловой и стилистической эквивалентности оригиналу, как мы это делаем в отношении истинного перевода, нельзя. «Произведения» Гоблина — это вообще не переводы, потому что в них изначально не ставится цели адекватно передать оригинал. Это в одних случаях пародии, а в других (я имею в виду опусы с матерщиной) то, что я назвал бы переводческой порнографией. И именно в этом деле у Гоблина есть некоторые способности, хотя, если уж на то пошло, и не очень большие.

В. К. ЛАНЧИКОВ. Беда в том, что Гоблин пропиарил себя не только благодаря новому жанру. Тут и та сторона дела, о которой говорила Мишель. Если выбросить из его переводов всю матерщину, получится перевод такого качества, на котором имени себе не сделаешь. Я спрашивал студентов, которые задавали вопросы о переводах Гоблина, чем, кроме мата, они запомнились. Ничем. Вся «правильность» его переводов заключается в том, что он преподносит матерщину как полноценный эквивалент «four-letter words» и даже удивляется, почему до этого ещё никто не додумался. Вот и все его переводческие заслуги.

МИШЕЛЬ БЕРДИ. Да, на одном из интернетовских форумов вопрос о правильности или адекватности перевода русского и английского мата разбирается на 17 страницах, в которых все ссылки — на Гоблина. И тогда понимаешь, что этот человек для них — авторитет, что они представляют себе, что это — просто разные школы, где одна считает, что мат переводить нельзя, а другая считает, что можно. И это воспринимается как полноценный переводческий подход.

П.Р. ПАЛАЖЧЕНКО. Тут не только в переводе идёт борьба. И исход ее не предрешен. Если пятнадцать лет назад невозможно было представить себе, что в театральной постановке будет мат, то сейчас вполне возможно. Мне все-таки кажется, что не закрепится это явление в русской культуре, в русском кино в том числе, это не будет так широко, как это в американском кино. В первую очередь, потому, что американская обсценная, непристойная лексика не до такой степени обсценна. Так что если спор решится в сторону русской традиции — ну, с небольшими поправками, -то я думаю, что нечего особенно бояться. И подобная гоблиновской традиция переводить американскую обсценную лексику русским матом не закрепится. Вопрос будет решаться на более высоком, на общекультурном уровне. И я надеюсь, он решится в подтверждение русской традиции. В этом отношении я на стороне тех, кто говорит о сохранении мата в определенном гетто, о недопущении его в основную лексику. В английском этот вопрос тоже не до конца решен. С одной стороны — художественная литература, куда он допущен, а с другой стороны — газета, к примеру «Нью-Йорк Таймс», эфирное телевидение — где этого нет.

М. А. ЗАГОТ. На мой взгляд, в вопросе о допустимости мата в русском языке Гоблин взялся не за переводческое дело. Язык развивается, а переводчик идет следом — по-моему, должно быть именно так. Сегодня у нас есть писатели, к которым лично я отношусь с уважением (Аксенов, Ерофеев, Сорокин), и вот они вставляют в свои тексты обсценную лексику, и как-то у них это работает. Не так давно я был на концерте популярного и любимого в народе писателя и поэта Игоря Губермана, и он периодически вставляет матерные выражения, общаясь с залом и рассказывая какие-то истории или читая короткие стихи. Надо сказать, что каким-то чудесным образом у него это не звучит вульгарно. Может быть, потому что, в принципе, он производит впечатление очень светлого и теплого человека — не знаю. Короче говоря, если такая лексика станет нормой русского языка, по инициативе людей, которые этот язык формируют (например, писателей), — переводчик сможет ею пользоваться. Но он не должен браться за формирование языковых традиций, тем более, в такой тонкой сфере. Все-таки переводчик должен знать свое место. А Гоблин этого не учитывает. И зря.

Д. И. ЕРМОЛОВИЧ. Есть некий парадокс. Вроде бы американцы всех переплюнули по употребительности матерных слов, захлестнувших не только литературу, но и кино. А русский мат всё равно разнообразнее, универсальнее и грязнее. Он гораздо больнее «бьёт по ушам». Может, поэтому в нашем отечестве и сохраняется ещё традиция держать его в своеобразном гетто, особенно на киноэкране.

МИШЕЛЬ БЕРДИ. Да, молодые переводчики не знают, не понимают, что русский мат и «four-letter words» — разные вещи. По-английски эти слова часто бывают указателем на классовую принадлежность. Если в начале фильма «Четыре свадьбы и похороны» Хью Грант четырнадцать раз произносит «fuck» и этот фильм видела и одобрила королева Англии, то это ещё не значит, что в Англии у всех так принято. Тут обозначается социальная характеристика героя: британский интеллигент левого толка («левого» по западным понятиям). Для них употребление такой лексики стало характерно после контркультурной революции 1960-х годов. Кстати, если бы он выражался мягче — shit или damn — зрители ещё не поняли бы, что это типичный оксфордский левак. И при замене fuck на русское матерное слово — по методу Гоблина — этот признак пропадает. Получается какой-то беспредельщик.

Когда я только начинала учить русский язык, преподаватели нас сразу предупреждали: учтите, что соответствующие русские слова звучат гораздо резче. Функции, ситуации употребления тоже не всегда совпадают. Я не давно выполняла работу для одной организации, и мне из-за каких-то бюрократических формальностей эту работу несколько месяцев не оплачивали. Я написала человеку, который там работает, — до этого я виделась с ним только один раз. Он ответил: «Oh, fuck! The God damn banks. This is going to fuck up those idiots down in Claims.» Вполне интеллигентный человек. Но он понимает, что мы с ним «одной группы крови», что я не обижусь. И он пытается как-то разрядить ситуацию. Но представить себе, чтобы в таких же обстоятельствах так же выражался такой же человек в такой же российской организации…

П. Р. ПАЛАЖЧЕНКО. На русский язык fuckers здесь вполне достаточно перевести как уроды, даже и это будет грубовато. Скорее, дебилы.

В. К. ЛАНЧИКОВ. Сейчас готовится материал для «Мостов», где эта тема будет рассматриваться очень обстоятельно.

М. А. ЗАГОТ. Не так давно я купил на DVD фильм «Family Man» с Николасом Кейджем, которого очень люблю, и, потирая руки, приготовился наслаждаться. Перевод меня просто потряс своим «качеством»! Ошибка на ошибке! Видимо, с одной стороны, перевод делался со слуха, без монтажного листа, а, с другой стороны, работу доверили неподготовленному человеку. Результат удручает. Например, герой, преуспевающий бизнесмен, идет на работу, а в руке у него похрустывает свежий номер «Wall-Street Journal» — а в переводе он «проходил по Уолл-Стрит Джорнал». Нью-йоркский район Greenwich Village превратился в «деревню Гринвич». В оригинале: «And your wife decorated the office.» Перевод: «А ваша жена — это украшение офиса». В оригинале: «Our life in a nutshell». Перевод: «Моя жизнь как ореховая скорлупа». «Is this ringing any bells?» — «Ты что, звонил в колокольчики?». «You drink bourbon but offer your clients scotch» — «Вы пьёте бурбон, а клиентам предлагаете виски». «On the one hand, you like expensive things. You are a scotch man, single malt» — «По одной причине: вы любите дорогие вещи. Вы шотландец, любите пиво». Я даже не хочу комментировать эти ошибки — они на уровне ученика седьмого класса средней школы. Но работу надо сделать быстро, а платить за нее не хочется. Кстати, вся эта белиберда звучит с хорошей «подачей», в исполнении профессиональных актеров.

П. Р. ПАЛАЖЧЕНКО. Это лицензионный товар, за который фирма платила немалые деньги. За права на фильм выкладывают около пяти тысяч долларов, а заплатить тысячу долларов профессиональному переводчику не могут. При том, что у этих фирм огромные доходы.

МИШЕЛЬ БЕРДИ. Я мало смотрю англоязычные фильмы в русском переводе. По телевизору — чаще всего «Секс в большом городе». Так вот, когда слышишь и английский и русский текст, как в переводе этого сериала, заметно, что даже неплохой переводчик совсем не знает американских реалий. Что-то вроде тех примеров, которые только что привёл Михаил Александрович. На покупку этого сериала наверняка были потрачены большие деньги. Неужели не нашлось денег на то, чтобы пригласить более профессиональных переводчиков? Неужели переводчикам сериала трудно проконсультироваться насчёт реалий хоть у кого-нибудь из двадцати пяти тысяч американцев, которые живут в России? На зрителя начхать, и так сойдёт?

П. Р. ПАЛАЖЧЕНКО. Кстати говоря, здесь неточность уже в переводе названия сериала: речь идет не о всяком «большом городе», а о Нью-Йорке, который сами нью-йоркцы называют «the City».

В. К. ЛАНЧИКОВ. А чем это лучше ляпов при передаче аллюзий в переводе «Шрека»? Михаил Александрович, я помню, какое-то время в девяностых годах по НТВ показывали фильмы в очень качественных переводах — ваших, В.П. Голышева. (Говорю это не для того, чтобы, как часто сегодня бывает, создать вам рекламу: у вас, кажется, и так работы хватает). Между прочим, одно то, что после фильма звучали фамилии переводчиков, показывало, с одной стороны, уважение к их труду, а с другой — что переводчикам и телеканалу не за что краснеть. Если не секрет, что это был за «золотой век» и почему он закончился?

М. А. ЗАГОТ. Да, было такое интересное время в девяностых годах. Канал НТВ тогда работал очень активно и вовсю приобретал для показа зарубежные фильмы. Причем, на том этапе речь шла о фильмах «первого ряда», фильмах из «золотого фонда» мирового кино. Конечно, переводить их было безумно интересно. Да, после фильма можно было услышать фамилию переводчика, что, безусловно, позволяло ему почувствовать значимость своей работы и, вообще, вырасти в собственных глазах. Хотя проколы были и там, потому что от случайных людей уберечься не удается ни одной структуре. Тем не менее, на НТВ работала штатная группа переводчиков, у нас была норма выработки: в месяц — шесть или восемь часов экранного времени, не больше. И зарплата по тем временам была вполне нормальная. Переводчику чаще всего давался монтажный лист, и ты с ним работал, как с художественным текстом.

Были и редакторы, которые за твоей работой следили и могли тебя поправить. Но потом зарплата стала понижаться. Дело подошло к девяносто восьмому году, и возник конфликт интересов. В итоге всех переводчиков вывели за штат, оплату совсем снизили… Почти все опытные переводчики с НТВ тогда расстались… В результате — имеем то, что имеем. Вообще, время, как известно, выдвигает своих героев. В свое время «звездой» видео был Леонид Володарский, сегодня это Гоблин. Ничего страшного я в этом не вижу и надеюсь, что скоро хороший и качественный перевод будет снова востребован, и серьезную работу будут поручать не случайным людям, а профессионалам, потому что халтура просто не будет пользоваться спросом.

Итак, вот что касается видеоперевода, тут как-то всё ясно. Что касается Гоблина — тоже. Просто иногда обидно за сравнения…и обидно, что матёрые переводчики считают стёбный вариант озвучки — переводом, на полном серьёзе рассуждая о профессионализме и халтуре… Я же воспринимаю Гоблина как…Харриса из знаменитого в прошлом фильма «Трое в лодке, не считая собаки», помните, того, в исполнении Ширвиндта с «Комическими куплетами». И в этом случае, действительно — «Все в сад!» 🙂